Ростовский купец, коллекционер Андрей Андреевич Молодцыгин в книге Владимира Лидина ДРУЗЬЯ МОИ – КНИГИ. Заметки книголюба

Портрет ростовского купца Молодцыгина Андрея Андреевича. Нач. XX в.
8,8 х 13,7 см. Собрание ГМЗРК

ПИСЬМА НАТАЛИИ ГОНЧАРОВОЙ [глава]
Однажды, уже в давние времена, ко мне пришел в номер гостиницы в городе Ростове Ярославском старый книжник Андрей Андреевич Молодцыгин. Мы с ним поддерживали дружеские отношения. Впрочем, книжником он был в такой же степени, как и антикваром - любителем старины, особенно ростовской финифти, расписных изразцов старинных печей и лежанок; у меня и поныне хранится несколько таких изразцов, разысканных и присланных мне Молодцыгиным, с надписями под изображениями: "Смотрю на цвет сей" или "Сие мне угодное...", в зависимости от того, изображена ли на изразце девица, нюхающая цветок, или бегущий юноша с вазой, похожей на амфору, в руках.
Молодцыгин был человеком несколько цыганского облика, с копной черных седеющих волос и густейшей бородой.
- Пушкиным интересуетесь? - спросил он меня, не успев поздороваться.
За окном моего номера совсем близко золотели луженые маковицы соборной звонницы со знаменитым колоколом "Сысоем". Я ожидал, что Молодцыгин достанет из кармана какое-либо первое издание Пушкина, но он сел на стул напротив и, глядя на меня в упор своими чернейшими, под чернейшими бровями, глазами, сказал:

- Шесть писем Наталии Гончаровой к Пушкину.
- Они у вас? - спросил я после паузы, справившись с дыханием, ибо истинный собиратель должен во всех случаях соблюдать спокойствие, хотя бы и мнимое.
- С собой...- усмехнулся Молодцыгин.- Разве такие вещи бывают в кармане. Добыть надо эти письма. В Ярославле.
От Ростова Ярославского до Ярославля было в ту пору несколько часов езды.
- Конечно,- сказал Молодцыгин,- если вы раздобудете эти письма, то меня не забудете...
И он рассказал, как и где нужно искать эти письма. Под Ярославлем, по другую сторону Волги, есть большое село, в котором живет женщина под фамилией Ослябина. Покойный муж этой Ослябиной был любителем старины, вдова его в таких делах ничего не понимает, но осторожна. Следовательно, письма Наталии Гончаровой к Пушкину нужно добыть с умом, иначе женщину можно насторожить и писем она не продаст.
Молодцыгин говорил вполголоса, таинственно, как бы давая понять, в какое величайшее дело посвящает меня: конечно, письма Наталии Гончаровой, вероятно неопубликованные, на улице не валяются, и день спустя я уже был в Ярославле. Стоял август с той палящей жарой, какая нередко бывает в эту пору на Волге. В Ярославле не существовало еще нынешней благоустроенной набережной, откос над Волгой зеленел травой, и по другую сторону реки и тянулось то большое село, в котором жила владелица писем Гончаровой.
Волжские села обычно расположены так, что главная улица растягивается вдоль Волги иногда на несколько километров. В этот знойный августовский полдень улица была совершенно пустынна, только куры, изнеможенно раскрыв клювы, лежали в серой пыли, и даже от реки, казалось, исходил зной, а не прохлада. Я долго не встретил ни одного человека на улице. Наконец, я увидел женщину с ведрами.
- Ослябина? - переспросила она.- Это, должно быть, дом тридцатый отсюда, по левой стороне. Так и идите пряменько.
И я пошел пряменько, миновал тридцать бесконечных домов с бесконечными палисадниками и опять не встретил ни единого человека. Я подошел к одному из домов, из окна которого на меня смотрела старуха.
- Бабушка,- спросил я,- не знаете ли, какой дом Ослябиной?
- Ослябиной? Что-то такую фамилию я и не слыхала.
- Может, Осафьева?
Я достал записную книжку и прочел фамилию, записанную со слов Молодцыгина.
- Да нет, Ослябина.
- А зовут ее как?
Имени женщины старый книжник не знал.
- А...- сказала старуха вдруг,- знаю. Идите пряменько... дойдете до колодца, так за ним третий дом.
И я снова пошел пряменько, до колодца оказалось с добрых полкилометра, и дом Ослябиной действительно был третий от угла, сонный, разогревшийся от зноя и, казалось, необитаемый дом. Я открыл калитку палисадника и поднялся по ступенькам. Пожилая, гладко причесанная на прямой пробор женщина открыла мне дверь.
- Простите,- сказал я.- Не вы будете Ослябина... не знаю вашего имени и отчества.
- Я Ослябина,- ответила женщина выжидательно...
- Видите ли,- сказал я по возможности беспечно и весело,- я неисправимый книжник, люблю старые книги... мне в Ярославле сказали, что ваш муж тоже любил книги и собирал их. Может быть, вы что-нибудь не откажетесь уступить мне.
Я даже побоялся произнести слова "продать". Женщина минуту помолчала.
- Заходите.
В доме было как в духовой печке, и он весь жужжал, как улей, от мух. Я почувствовал, как пот стекает по моей шее, и изредка даже мотал головой, чтобы стряхнуть со лба капли: письма Наталии Гончаровой, как всякий клад, давались мне нелегко.
- Какие же книжки вас интересуют? - спросила женщина.-Покойный мой муж был действительно любителем книг. Только книг я вам показать не могу.
- Почему же? - спросил я, наверно, именно тем голосом, каким говорил Чичиков.
- Они на чердаке лежат, а там пыль, да и в голубином помете всё.
- Помилуйте,- сказал я тем же голосом,- для настоящего книжника пыль только приятна... значит, к книгам давно никто не прикасался и они ждут ценителя.
Женщина поколебалась.
- Ну, что ж... не боитесь пыли, полезайте на чердак. Если в доме было как в духовой печке, то на чердаке под железной крышей - уже как в доменной печи. Книги лежали в большой бельевой корзине. Все было покрыто голубиным пометом, пухом и перьями, а пыль оказалась тяжелой, как тальк, она не оседала, а, поднявшись, плотно стояла в воздухе. Женщина ревниво и настороженно следила за мной, пока я откладывал книги. Сверху лежали разрозненные томики классиков в приложении к "Ниве", Шпильгаген, исторические романы Мордовцева и Салиаса, пухлые тома Валишевского, русская история Иловайского, сборник тригонометрических задач Рыбкина, "Родная речь", огромные волюмы "Живописной России", и у меня создалось впечатление, что покойный Ослябин не столько собирал книги, сколько подторговывал ими. Ни одной сколько-нибудь стоящей книжки, не говоря уже о письмах, в корзине не оказалось. Но я не мог ничего не купить, чтобы окончательно не разочаровать женщину.
- Эту книжку я взял бы,- сказал я нерешительно, подумав тут же, что стану я делать с "Введением в биологию" Лункевича.
Женщина взглянула на титул.
- Книжка редкая,- сказала она безоговорочно.- Муж ею дорожил.
- Ну, не такая уж редкая...- сказал я.- Но я ее купил бы. Во сколько вы ее цените?
- Сто рублей,- сказала женщина поколебавшись. Это была цена десяти или даже двадцати экземплярам книги Лункевича. Я ничего не ответил: современная Коробочка явно дорожила мертвыми душами. Пот тек по моему лицу, и я плохо видел, так как из-за пыли пот стал тестообразным.
- А нет ли у вас каких-нибудь писем? - спросил я тем же чичиковским голосом.- Знаете ли, письма я бы, пожалуй, даже охотнее купил.
- Каких же вам писем? - удивилась женщина;
- Ну, знаете, разные там письма, особенно старинные... ведь письма всегда помогают понять, как люди жили в свою пору.
- Какие же могут быть у меня письма?- ответила женщина так, словно мы оба разыгрывали сцену из "Мертвых душ".- Есть у меня письма от свояченицы... да они вам неинтересны, и неловко как-то их продавать.
- Отчего же - неловко: письма вы прочитали, они вам ненужны... а я, может быть, книгу напишу.
Мы спустились с чердака, и на меня сразу налетели все мухи, какие были в комнате: я был покрыт соблазнительным тестом из пыли и пота. Женщина ушла в соседнюю комнату, и я ждал. Я ждал той минуты, когда в незрячих руках мелькнут синеватые или, может быть, плотные белые листы старинной бумаги, исписанные женским почерком, скорее всего по-французски, заряд картечи, который заставит вздрогнуть наших пушкинистов. Женщина вернулась с перевязанной розовой ленточкой пачкой писем. Я развязал их: письма, все до одного, действительно, оказались письмами свояченицы, некой Клавдии Петровны, смиренно подписывавшейся: Клава.
- А где у вас письма Наталии Гончаровой? - спросил я напрямик.- Продайте мне эти письма.
- Кого? - переспросила женщина.- Я что-то такой и не знаю.
Я заподозрил уловку.
- Наталии Гончаровой, ставшей женой великого поэта Пушкина.
Женщина была явно озадачена.
- Откуда же у меня могут быть такие письма? Мы в родстве не состояли, девическая моя фамилия - Коростелева, да и у мужа таких родственников не было. Я всю его родню знаю.
Мне незачем было покупать за сто рублей биологию Лункевича. Я измерил в обратный конец все волжское село, кляня Молодцыгина с его сведениями.
Несколько месяцев спустя, когда я снова увидел его и рассказал о своей экскурсии, Молодцыгин задумался всего лишь на один миг.

- В Арзамас надо ехать,- сказал он решительно.- Значит, письма в Арзамасе.
В Арзамас я не поехал. Откуда взялась легенда о письмах Гончаровой - не знаю. Но биография любого собирателя была бы неполной, если бы в ней не было событий - иногда смешных и нелепых, иногда грустных, иногда разочаровывавших, а иногда радующих находками, открытиями, а главным образом ощущением, что спас что-то, чему суждено было погибнуть или затеряться в безвестности. Это относится не к пополнению своего книжного собрания, а к крупицам культуры, которые именно книголюб подбирает, и в огромном большинстве случаев - для всех, а не только для себя.
______
Владимир Лидин. ДРУЗЬЯ МОИ – КНИГИ. Заметки книголюба. Издательство "Искусство", 1962. С. 85-90.

Портрет Молодцыгина А.А. - ростовского купца. Нач. XX в.
10,5 х 16,2 см с паспарту. Собрание ГМЗРК

Молодцыгин - бывший ростовский купец на рынке. 1931 г.
14,5 х 12,7 см с паспарту. Собрание ГМЗРК