К 70-летию Победы в Великой Отечественной войне
 |
| Яков Александрович Храбров, 2010 г. |
- Я поступил в
техникум в 1940-м году из гимназии, 15-ти летним, и только поступил (один курс
проучился), и потом приходит директор Бузенков, и говорит: «Кто тут отличники Храбров,
Бобров и Якимов?» Мы встали втроем. И он говорит: «Собирайтесь, ребята в учхоз
на целое лето, приедете экзамены сдавать зимой. А мы думали, что нам стипендию
добавят как отличникам, но ничего не получилось. Там Скребаков Павел Иванович был
механиком. Трактора были со шпорами, универсалы, с КТЗ, но потом появился КД 35
и все прочее. И вот он нас за пять минут научил как заводить трактор. Проучился
здесь всего-навсего до третьего курса, и мне оставалось полгода уже сдавать
экзамены. А в школах, которые ребята, пошли в 10-й класс, и вот нашему 1925-му
году досталось: не дали закончить. А кто 1924-го и 1926-го годов – им дали
закончить. А почему нам не дали закончить, вот такая карусель была, что мы
Паулюса окружили, (около Сталинграда-то), и его разбили, и быстренько двинулись
вперед. И представьте себе, эта Орловско-Курская дуга получилась не в нашу
пользу (слишком далеко зашли). И Гитлер говорит: «Я сейчас их окружу, и устрою
им», и снизу, и сверху эти войска. И снова двинулся в Москву. Поэтому нас, 80
человек, призвали, (со всего Ростова), и кто кем был, (у меня приказ написан, я
вам показывал), отчислить из техникума 20 декабря 1942-го года. Не дали им
закончить. Так вот 80 человек призвали, а результат какой? Значит, 65 – убитых,
15 - нас явилось, а трое явились во время войны с тяжелыми ранениями. Вот я вам
показывал справочку о легком ранении на Орловско-Курской дуге. [Осколочное.]
Да. Так я только пролежал два месяца в Туле, и меня уже направляют на снятие
блокады Ленинграда. Кто легкие ранения получал, так никого домой не отправляли.
Отправляли домой тогда, когда уже кости переломаны – с тяжелыми ранениями. Вот
я справку вторую и показывал. И показывал по легкому ранению. А легких ранений
можно получить пять, и все равно домой не отпустят - пока кости не переломаются.
Вот так вот было дело, причем, когда мы являлись вот такие с перебитыми
костями, то я имел право повесить колодочку красную – это означает что? Легкое
ранение. А колодочка желтая – это когда уже кости перебиты. У меня две
колодочки на фотографии. Из 15-ти человек нас трое явилось: Коля Морозов, Борис
Смолкин, и я – явились с тяжелыми ранениями. Нет, это нас осталось трое, а
явилось с тяжелыми ранениями - Валентин Борев (у него здесь черепное ранение, и
здесь колышется), Вовка Красков (у него живот распороло на Орловско-Курской
дуге, и кишки вот так вот вывалились, ну они их собирают вот так вот туда).
Когда мы встретились после фронта, говорил, что половину кишок удалили, а потом
зашили. А Валька говорит, что: «А мне с челюстью, у меня до сих пор здесь
проходят два пальца». И до сих пор выписывают удостоверение как инвалиду войны,
и вот со второй группой я прихожу в Собес, и мне дали, (это в 1944 году, 17
января я был ранен), а вся блокада (снятие блокады) длилась всего-навсего 12
дней – с 14 января и до 27 января. Так вот за эти 12 лет чтобы снять ее, я вам
рассказывал, как я-то спасся? [Да.] Когда он минами накрыл, воронку-то перелез,
так вот от батальона в 500 человек оставалось только, затемнялось, нас 50
человек, сгрудились-то. [30% осталось] Да. И думаем: «Вот сейчас нас хоть покормить
или что-то, а ничего подобного». Нам столько народу насовали, что говорят:
«Вперед!» И вот, хотя он и фонари там вешает, нас все равно: «Вперед!», и вот
мы метров 700 заняли все три эти траншеи, и потом нам: «Давайте в тыл к
немцам», и мы туда развернулись в цепь-то. Вот только когда в метров за 700
зашли, немец начал отступать, и вот тут мы его побили, и в плен брали вот в
этом участке. И дальше пошло освобождение таким образом: мы между деревнями
прорываемся, где-то переночуем, и с тыла эти деревни стали брать – научились:
чтобы поменьше потерь было. И вот, при освобождении деревни Ключевицы, (а я был
командиром отделения автоматчиков), от дома к дому перебегали, (ну, первому
пришлось мне подниматься), я как выскочил, а из другого дома немец мне сюда и
дал, и у меня здесь перелом. Тяжелое ранение. И отправляют лечиться в Пермь
(раньше много там было). И вот оттуда, когда я приехал сюда забинтованный, ну,
что мне сделали? Они шину здесь поставили, и шину на этой половинке поставили –
челюсти-то. И я питался таким образом: на ночь, значит, закрываешь это дело-то
(хоть бы срослось кое-как), а днем-то, значит, (при техникуме курсы шоферов закончил)
и забинтованный, со второй-то группой и работал: возил из уч. хоза сюда продукты
питания и прочее (за дровами, и за торфом). А когда первую пенсию получил (112
рублей 70 копеек и 30 сержантских – 150 рублей), так матери говорю: «Мать, а ты
карточку получаешь?» Она говорит: «Нет, Яков». [А почему?] Домохозяйки карточки
не получали. Значит, выходит я Блокаду снимал, чтобы туда провести хлеба-то, а
здесь мать не получала. Я говорю: «Мать, я сейчас получу пенсию 150 рублей, и я
тебе куплю». В 1944 году буханка хлеба стоила 200 рублей. Значит, пенсию я
получал только на пол буханки хлеба. [А как же выживали?] А все так выживали. [Огород
был?] Огород был. За счет огорода и все прочее. Когда мы пришли с фронта-то:
кто без руки, кто без ноги, кто без челюсти – кто как, вот такие инвалиды. Куда
деваться-то? Вот я кончил курсы шоферов у Мягковой Екатерины Михайловны. Она
училась тоже при нашем техникуме, вместе с братом Сергеем. Сталин разрешал нам
работать везде. И по всей стране были артели инвалидов. У нас артель инвалидов -
возглавлял Кóштырев. И вот он организовал, а у меня отца парализовало 42-х лет,
и вот он был в этой артерии 13 лет парализованный: получше было – торговал в
магазине, а похуже стало – стал сторожить магазин хлебный – напротив (вот на
Ленинской здесь был клуб Горького – зеленое здание). И в 1947-м году отменяют
карточную систему, и переходят на хлеб, и,
значит, здесь накапливалась такая очередь, что приходит участковый Петрович,
(на Декабристов улица) – милиционер, капитан, и нас всех в очередь ставит, а
без него - общая куча. В это время я, в 1947-м году, жил и учился в московском
институте механизации. С 1945-го года, когда я здесь получил 75% отличных и 25
% хороших, и меня в числе 5% и еще Шрёдкину, Тиберёва, и 5 человек направляют туда.
Пишут приказ по техникуме: «Направить в институт 5%». И я с 1945-го по 1950-й
закончил его. Ну, а раз я работал в техникуме, то естественно отсюда запрос
направить преподавателя в техникум.
Так вот 80
человек нас призвали в техникум-то, вернее из районкомата, и вот здесь нас
подстригли. Районкомат был напротив техникума, на той стороне. [Старый.] Старый.
И вот матери прибегают, и смотрят, как нас под Котовского бреют. Я говорил, что
последнего, которого убили - Осипова Веню, (я с ним за одной партой сидел), так
мать-то мне даже волосы показывала эти. [У вас там прядь волос лежит.] Его
убили под Ригой, и вот она мне и принесла все его документы и письма, и
последнее письмо, после которого он был убит, и на руках вот этого Саврасова, и
эту фотографию он прислал, и потом она на эти места уже ездила, и потом говорит:
«Яков Александрович, сын этот у нас последний был, и я вам все документы и
отдам». В районкомате я взял на него выписку о смерти, где он был убит, а
остальное мне все она отдала, а я потом передал учительнице – Валентине
Ивановне Малозёмовой (она училась в средней школе номер три), она составила
«Живой в памяти живых». Так вот нас 80 человек направили в Тамбовское
пулеметно-пехотное училище, где,
как оказалось, мой однофамилец – Дмитрий Васильевич Храбров – член союза
журналистов, и я его потом по местам боёв везде и брал. Привезли нас туда (время
военное было – 1942-й год). Здесь приказ был написан – 20 декабря 1942-го года,
(который читали), а мы туда приехали уже в январе, и занимались, и была
голодовка. Такая голодовка была, что я и в буклете-то отметил. И вот у меня в
отделении-то и был Володя Краскóв. Значит, нас сначала в карантин, а потом кто
учился в техникуме или что, говорят: «Выйти вперед!» Мы вышли, и пока они были
в карантине месяц-то, нас учили на младших командиров, И я уже стал сержантом, и
стал командовать-то вот Вовкой Красковым. Так выведут за Тамбов-то на учения -
командир отделения сидит на пенёчке, и командует нам, сержантам: «Вперед,
встать, перебежка и всё прочее», а я Вовке командую, и сам вместе с ним ползу.
Так вот ползу, а с голодовки какой ползешь-то? [Совсем плохо кормили?] Плохо
кормили. Так мы что делали? Домой пишем матерям: «Пришли десяточку», и она нам
десяточку, две-три пришлет в конверт, и мы бежим к забору. К забору бежим, и,
значит, нам картошечную лепешку сунут, а мы даем десятку. [Хоть что-то поесть.]
Да, хоть что-то поесть. Вот мы так питались. А Редяеву Коле с Перовского
переулка никто не присылал, так он с голодовки умер. И тогда приезжает
командующий Приволжским округом, и сообщает что у нас такое положение-то. Ну,
немножко полегче стало, вроде, но только неделю. Училась и мордва, и все
прочие, и из Тамбовского пехотного училища. И вот один решил сбегать поесть
домой: на следующий день приходит, строят всё училище, и расстреливают. Так
приучали нас к дисциплинке. А Сталин-то приучал (после того, как Яков попал в
плен), он потом сказал, что: «У нас пленных нет, у нас есть предатели», он нас
учил так. И песни мы пели такие, что врагу не сдаются русский солдат, и так
далее, и так далее. И он учил: последнюю пулю, если ты попал в плен, то
последнюю пулю ты должен себе всадить в лоб. И представь себе: такому приказу
Покрышкин придерживался, а он сбил 67 самолетов, и потом его сбивают. Его
сбивают, и он когда приезжал (он из Сибири), и потом я слышал уже по
телевизору-то он отвечает, и говорит: «Последнюю полю я себе припасал, и
сталинский приказ выполнял». Его подобрали. А потом немцы кричали: «Ахтунг,
ахтунг, в небе Покрышкин!». А когда Мересьева сбили, о нем написали книгу: как
он выбирался, как что. А потом последнее я и писал: примеры-то все приводил,
что Николай Островский, ведь как же. Последняя передача была «Жди меня». Может,
ты ее смотрел? [Последнюю я не смотрел.] В плен сдался, и женился на немке, и
ему сейчас 88 лет, и он приехал сюда знакомиться с женой-то – через столько
лет. Но он попал сначала в концлагерь, потом, значит, взяли его американцы, и
он попал в американский лагерь-то, а потом прослышал, что в России-то, значит,
тот, кто побывал в плену-то, значит всё: по 58-ой статье ты должен 8-10 лет
отсидеть в другом лагере. Так вот, значит, он англичанам-то сдался, и там завел
семью свою. А потом, когда можно было переписываться, и вот ему 88 лет и он
приехал со своей той семьей к своей жене. Вот хорошо бы было этих передач
побольше. [Почему?] Потому что слеза пробивает. И меня даже пробивает, когда
вот так вот кто-то бросает этих детей, их подбирают на всех этих вокзалах, и
дочь Шукшина говорит: «Вы обязательно сообщайте нам», и сколько таких семей! А
потом, когда встречаются – всё – слеза у всех пробивает. Вот побольше надо этих
передач!
И вот потом,
когда поехали на фронт, и что у нас получилось? У меня два ранения. У нас было
три госпиталя: первую школу в госпиталь превратили, вторую - в госпиталь, и на
Энгельса. [В Ростове?] В Ростове. Три было госпиталя. Так вот подлечат: если
легкое ранение, то снова на фронт. И я, благодаря чему остался жив? В песне как
поется? «Если смерть, то мгновенной, если раны - небольшой». Так я остался
жив-то после большой раны. Кто автор этой песни? Досоветский, что ли? И нас только
трое вернулись домой: Гóрев Валька, Вовка Красков – кишок у которого вырвало, и
я – с этой челюстью, (и я сейчас только на терке, всё обрезаю – так
питаюсь-то). [Вот пришли вы с фронта: у вас папа, мама здесь?] Папа, мама здесь.
Отец-то был у меня парализованный – с 42 лет парализовало, сейчас на кладбище.
Могилка его как раз как сворачиваешь к воинскому кладбищу-то, так посерединке
как раз около тропы – Храбров Александр Яковлевич - 1888-го года рождения. А в
1944-м году 1 февраля он умер, а я в марте явился, поэтому месяц он меня не
дождался. Лежал в больнице и 13 лет работал в артели инвалидов. Эти артели были
по всей стране. И у Кóштырева был («Ромашка» на углу была у нас). [В центре.] А
на втором этаже была контора у Коштырева, и вот у меня там мать-то и убиралась
у него в конторе-то. А от Московской улицы и по ветке патошной, которая идет на
паточный завод – ведь это все были здесь артерии инвалидов. Что здесь было?
Парники – раз, скотный двор, свинокомплекс был, гужевой транспорт был. [То
есть, инвалиды могли работать?] Да. Все инвалиды были при деле, и зарплату
вовремя платили, никаких инвалидностей.
---
Записал Морозов А.Г. Дом Кекиных, 2007.
 |
| Яков Александрович Храбров с ветеранами, заместителем главы города Ростова Н.Г. Соколовой и сотрудниками дома Кекиных после торжественного открытия выставки "Чтобы помнили", к 65-летию Победы в Великой Отечественной войне. Дом Кекиных, май 2010 г. |
 |
| Яков Александрович Храбров и Александр Морозов. Ростовский кремль, 9 мая 2013 г. |
 |
| Яков Александрович Храбров в Ростовском кремле 9 мая 2015 г. |
Комментариев нет:
Отправить комментарий