Страницы

Страницы

понедельник, 1 июня 2015 г.

Храбров Яков Александрович: из воспоминаний о войне

К 70-летию Победы в Великой Отечественной войне
Яков Александрович Храбров, 2010 г.
Яков Александрович Храбров родился в марте 1925 года. В нынешнем году ветерану исполнилось 90 лет.
- Я поступил в техникум в 1940-м году из гимназии, 15-ти летним, и только поступил (один курс проучился), и потом приходит директор Бузенков, и говорит: «Кто тут отличники Храбров, Бобров и Якимов?» Мы встали втроем. И он говорит: «Собирайтесь, ребята в учхоз на целое лето, приедете экзамены сдавать зимой. А мы думали, что нам стипендию добавят как отличникам, но ничего не получилось. Там Скребаков Павел Иванович был механиком. Трактора были со шпорами, универсалы, с КТЗ, но потом появился КД 35 и все прочее. И вот он нас за пять минут научил как заводить трактор. Проучился здесь всего-навсего до третьего курса, и мне оставалось полгода уже сдавать экзамены. А в школах, которые ребята, пошли в 10-й класс, и вот нашему 1925-му году досталось: не дали закончить. А кто 1924-го и 1926-го годов – им дали закончить. А почему нам не дали закончить, вот такая карусель была, что мы Паулюса окружили, (около Сталинграда-то), и его разбили, и быстренько двинулись вперед. И представьте себе, эта Орловско-Курская дуга получилась не в нашу пользу (слишком далеко зашли). И Гитлер говорит: «Я сейчас их окружу, и устрою им», и снизу, и сверху эти войска. И снова двинулся в Москву. Поэтому нас, 80 человек, призвали, (со всего Ростова), и кто кем был, (у меня приказ написан, я вам показывал), отчислить из техникума 20 декабря 1942-го года. Не дали им закончить. Так вот 80 человек призвали, а результат какой? Значит, 65 – убитых, 15 - нас явилось, а трое явились во время войны с тяжелыми ранениями. Вот я вам показывал справочку о легком ранении на Орловско-Курской дуге. [Осколочное.] Да. Так я только пролежал два месяца в Туле, и меня уже направляют на снятие блокады Ленинграда. Кто легкие ранения получал, так никого домой не отправляли. Отправляли домой тогда, когда уже кости переломаны – с тяжелыми ранениями. Вот я справку вторую и показывал. И показывал по легкому ранению. А легких ранений можно получить пять, и все равно домой не отпустят - пока кости не переломаются. Вот так вот было дело, причем, когда мы являлись вот такие с перебитыми костями, то я имел право повесить колодочку красную – это означает что? Легкое ранение. А колодочка желтая – это когда уже кости перебиты. У меня две колодочки на фотографии. Из 15-ти человек нас трое явилось: Коля Морозов, Борис Смолкин, и я – явились с тяжелыми ранениями. Нет, это нас осталось трое, а явилось с тяжелыми ранениями - Валентин Борев (у него здесь черепное ранение, и здесь колышется), Вовка Красков (у него живот распороло на Орловско-Курской дуге, и кишки вот так вот вывалились, ну они их собирают вот так вот туда). Когда мы встретились после фронта, говорил, что половину кишок удалили, а потом зашили. А Валька говорит, что: «А мне с челюстью, у меня до сих пор здесь проходят два пальца». И до сих пор выписывают удостоверение как инвалиду войны, и вот со второй группой я прихожу в Собес, и мне дали, (это в 1944 году, 17 января я был ранен), а вся блокада (снятие блокады) длилась всего-навсего 12 дней – с 14 января и до 27 января. Так вот за эти 12 лет чтобы снять ее, я вам рассказывал, как я-то спасся? [Да.] Когда он минами накрыл, воронку-то перелез, так вот от батальона в 500 человек оставалось только, затемнялось, нас 50 человек, сгрудились-то. [30% осталось] Да. И думаем: «Вот сейчас нас хоть покормить или что-то, а ничего подобного». Нам столько народу насовали, что говорят: «Вперед!» И вот, хотя он и фонари там вешает, нас все равно: «Вперед!», и вот мы метров 700 заняли все три эти траншеи, и потом нам: «Давайте в тыл к немцам», и мы туда развернулись в цепь-то. Вот только когда в метров за 700 зашли, немец начал отступать, и вот тут мы его побили, и в плен брали вот в этом участке. И дальше пошло освобождение таким образом: мы между деревнями прорываемся, где-то переночуем, и с тыла эти деревни стали брать – научились: чтобы поменьше потерь было. И вот, при освобождении деревни Ключевицы, (а я был командиром отделения автоматчиков), от дома к дому перебегали, (ну, первому пришлось мне подниматься), я как выскочил, а из другого дома немец мне сюда и дал, и у меня здесь перелом. Тяжелое ранение. И отправляют лечиться в Пермь (раньше много там было). И вот оттуда, когда я приехал сюда забинтованный, ну, что мне сделали? Они шину здесь поставили, и шину на этой половинке поставили – челюсти-то. И я питался таким образом: на ночь, значит, закрываешь это дело-то (хоть бы срослось кое-как), а днем-то, значит, (при техникуме курсы шоферов закончил) и забинтованный, со второй-то группой и работал: возил из уч. хоза сюда продукты питания и прочее (за дровами, и за торфом). А когда первую пенсию получил (112 рублей 70 копеек и 30 сержантских – 150 рублей), так матери говорю: «Мать, а ты карточку получаешь?» Она говорит: «Нет, Яков». [А почему?] Домохозяйки карточки не получали. Значит, выходит я Блокаду снимал, чтобы туда провести хлеба-то, а здесь мать не получала. Я говорю: «Мать, я сейчас получу пенсию 150 рублей, и я тебе куплю». В 1944 году буханка хлеба стоила 200 рублей. Значит, пенсию я получал только на пол буханки хлеба. [А как же выживали?] А все так выживали. [Огород был?] Огород был. За счет огорода и все прочее. Когда мы пришли с фронта-то: кто без руки, кто без ноги, кто без челюсти – кто как, вот такие инвалиды. Куда деваться-то? Вот я кончил курсы шоферов у Мягковой Екатерины Михайловны. Она училась тоже при нашем техникуме, вместе с братом Сергеем. Сталин разрешал нам работать везде. И по всей стране были артели инвалидов. У нас артель инвалидов - возглавлял Кóштырев. И вот он организовал, а у меня отца парализовало 42-х лет, и вот он был в этой артерии 13 лет парализованный: получше было – торговал в магазине, а похуже стало – стал сторожить магазин хлебный – напротив (вот на Ленинской здесь был клуб Горького – зеленое здание). И в 1947-м году отменяют карточную систему,  и переходят на хлеб, и, значит, здесь накапливалась такая очередь, что приходит участковый Петрович, (на Декабристов улица) – милиционер, капитан, и нас всех в очередь ставит, а без него - общая куча. В это время я, в 1947-м году, жил и учился в московском институте механизации. С 1945-го года, когда я здесь получил 75% отличных и 25 % хороших, и меня в числе 5% и еще Шрёдкину, Тиберёва, и 5 человек направляют туда. Пишут приказ по техникуме: «Направить в институт 5%». И я с 1945-го по 1950-й закончил его. Ну, а раз я работал в техникуме, то естественно отсюда запрос направить преподавателя в техникум.
Так вот 80 человек нас призвали в техникум-то, вернее из районкомата, и вот здесь нас подстригли. Районкомат был напротив техникума, на той стороне. [Старый.] Старый. И вот матери прибегают, и смотрят, как нас под Котовского бреют. Я говорил, что последнего, которого убили - Осипова Веню, (я с ним за одной партой сидел), так мать-то мне даже волосы показывала эти. [У вас там прядь волос лежит.] Его убили под Ригой, и вот она мне и принесла все его документы и письма, и последнее письмо, после которого он был убит, и на руках вот этого Саврасова, и эту фотографию он прислал, и потом она на эти места уже ездила, и потом говорит: «Яков Александрович, сын этот у нас последний был, и я вам все документы и отдам». В районкомате я взял на него выписку о смерти, где он был убит, а остальное мне все она отдала, а я потом передал учительнице – Валентине Ивановне Малозёмовой (она училась в средней школе номер три), она составила «Живой в памяти живых». Так вот нас 80 человек направили в Тамбовское пулеметно-пехотное училище, где, как оказалось, мой однофамилец – Дмитрий Васильевич Храбров – член союза журналистов, и я его потом по местам боёв везде и брал. Привезли нас туда (время военное было – 1942-й год). Здесь приказ был написан – 20 декабря 1942-го года, (который читали), а мы туда приехали уже в январе, и занимались, и была голодовка. Такая голодовка была, что я и в буклете-то отметил. И вот у меня в отделении-то и был Володя Краскóв. Значит, нас сначала в карантин, а потом кто учился в техникуме или что, говорят: «Выйти вперед!» Мы вышли, и пока они были в карантине месяц-то, нас учили на младших командиров, И я уже стал сержантом, и стал командовать-то вот Вовкой Красковым. Так выведут за Тамбов-то на учения - командир отделения сидит на пенёчке, и командует нам, сержантам: «Вперед, встать, перебежка и всё прочее», а я Вовке командую, и сам вместе с ним ползу. Так вот ползу, а с голодовки какой ползешь-то? [Совсем плохо кормили?] Плохо кормили. Так мы что делали? Домой пишем матерям: «Пришли десяточку», и она нам десяточку, две-три пришлет в конверт, и мы бежим к забору. К забору бежим, и, значит, нам картошечную лепешку сунут, а мы даем десятку. [Хоть что-то поесть.] Да, хоть что-то поесть. Вот мы так питались. А Редяеву Коле с Перовского переулка никто не присылал, так он с голодовки умер. И тогда приезжает командующий Приволжским округом, и сообщает что у нас такое положение-то. Ну, немножко полегче стало, вроде, но только неделю. Училась и мордва, и все прочие, и из Тамбовского пехотного училища. И вот один решил сбегать поесть домой: на следующий день приходит, строят всё училище, и расстреливают. Так приучали нас к дисциплинке. А Сталин-то приучал (после того, как Яков попал в плен), он потом сказал, что: «У нас пленных нет, у нас есть предатели», он нас учил так. И песни мы пели такие, что врагу не сдаются русский солдат, и так далее, и так далее. И он учил: последнюю пулю, если ты попал в плен, то последнюю пулю ты должен себе всадить в лоб. И представь себе: такому приказу Покрышкин придерживался, а он сбил 67 самолетов, и потом его сбивают. Его сбивают, и он когда приезжал (он из Сибири), и потом я слышал уже по телевизору-то он отвечает, и говорит: «Последнюю полю я себе припасал, и сталинский приказ выполнял». Его подобрали. А потом немцы кричали: «Ахтунг, ахтунг, в небе Покрышкин!». А когда Мересьева сбили, о нем написали книгу: как он выбирался, как что. А потом последнее я и писал: примеры-то все приводил, что Николай Островский, ведь как же. Последняя передача была «Жди меня». Может, ты ее смотрел? [Последнюю я не смотрел.] В плен сдался, и женился на немке, и ему сейчас 88 лет, и он приехал сюда знакомиться с женой-то – через столько лет. Но он попал сначала в концлагерь, потом, значит, взяли его американцы, и он попал в американский лагерь-то, а потом прослышал, что в России-то, значит, тот, кто побывал в плену-то, значит всё: по 58-ой статье ты должен 8-10 лет отсидеть в другом лагере. Так вот, значит, он англичанам-то сдался, и там завел семью свою. А потом, когда можно было переписываться, и вот ему 88 лет и он приехал со своей той семьей к своей жене. Вот хорошо бы было этих передач побольше. [Почему?] Потому что слеза пробивает. И меня даже пробивает, когда вот так вот кто-то бросает этих детей, их подбирают на всех этих вокзалах, и дочь Шукшина говорит: «Вы обязательно сообщайте нам», и сколько таких семей! А потом, когда встречаются – всё – слеза у всех пробивает. Вот побольше надо этих передач!
И вот потом, когда поехали на фронт, и что у нас получилось? У меня два ранения. У нас было три госпиталя: первую школу в госпиталь превратили, вторую - в госпиталь, и на Энгельса. [В Ростове?] В Ростове. Три было госпиталя. Так вот подлечат: если легкое ранение, то снова на фронт. И я, благодаря чему остался жив? В песне как поется? «Если смерть, то мгновенной, если раны - небольшой». Так я остался жив-то после большой раны. Кто автор этой песни? Досоветский, что ли? И нас только трое вернулись домой: Гóрев Валька, Вовка Красков – кишок у которого вырвало, и я – с этой челюстью, (и я сейчас только на терке, всё обрезаю – так питаюсь-то). [Вот пришли вы с фронта: у вас папа, мама здесь?] Папа, мама здесь. Отец-то был у меня парализованный – с 42 лет парализовало, сейчас на кладбище. Могилка его как раз как сворачиваешь к воинскому кладбищу-то, так посерединке как раз около тропы – Храбров Александр Яковлевич - 1888-го года рождения. А в 1944-м году 1 февраля он умер, а я в марте явился, поэтому месяц он меня не дождался. Лежал в больнице и 13 лет работал в артели инвалидов. Эти артели были по всей стране. И у Кóштырева был («Ромашка» на углу была у нас). [В центре.] А на втором этаже была контора у Коштырева, и вот у меня там мать-то и убиралась у него в конторе-то. А от Московской улицы и по ветке патошной, которая идет на паточный завод – ведь это все были здесь артерии инвалидов. Что здесь было? Парники – раз, скотный двор, свинокомплекс был, гужевой транспорт был. [То есть, инвалиды могли работать?] Да. Все инвалиды были при деле, и зарплату вовремя платили, никаких инвалидностей.
---
Записал Морозов А.Г. Дом Кекиных, 2007.
Яков Александрович Храбров с ветеранами, заместителем главы города Ростова Н.Г. Соколовой и сотрудниками дома Кекиных после торжественного открытия выставки "Чтобы помнили", к 65-летию Победы в Великой Отечественной войне. Дом Кекиных, май 2010 г.
Яков Александрович Храбров и Александр Морозов. Ростовский кремль, 9 мая 2013 г.
Яков Александрович Храбров в Ростовском кремле 9 мая 2015 г.

Комментариев нет:

Отправить комментарий