«Синие колокольчики, белые ромашки, алые маки…»

Письма войны… Они – и память, и реликвия, порой, единственное, что осталось от любимых и близких людей. Иногда военные письма становятся началом невероятной, светлой и трогательной истории.

Сегодня мы впервые публикуем рассказ «О любви», написанный нашей уважаемой и любимой коллегой Еленой Ильиничной Крестьяниновой. Она – дочь фронтовика Ильи Алексеевича Морозова, человека посвятившего всю свою жизнь изучению истории края и Ростовскому музею.

Елена Ильинична достойно продолжает дело своего отца. Ее книги, статьи, литературные труды – серьезный вклад в ростовику, их знают и ценят, и не только ростовцы. И научные исследования, и художественные произведения, созданные ею, читаются на одном дыхании, Елена Ильинична великолепно владеет словом.

Рассказ «О любви» - документальный, основой для него послужили реальные события. Все началось с военных писем…

Алла Виденеева, Надежда Грудцына

О любви

Каждое лето моего далекого детства было украшено поездкой в Рыбинск – в гости к бабушке – на все три месяца. Просторный бабушкин дом, в котором свободно размещались мы – четверо ее внуков-погодков, наши мамы, тетушка, дядюшка, а если требовалось, и еще двое-трое гостей, был наполнен отжившими, непонятного назначения, но очень красивыми вещами. Ветхие, вышедшие из употребления, они были для нас, детей, загадочны и притягательны – необычайно, и в то же время немного раздражали: ими нельзя было пользоваться. Изящная кушетка поддавала в бок пружиной и скрипела, граммофон надсадно хрипел и завывал, ящики комода отказывались открываться, кресла хромали, а кафельная печь не грела… Трогать эти вещи нам строго-настрого запрещалось, и они незыблемо стояли на своих, раз и навсегда установленных местах.

Но вот однажды (мне было тогда лет восемь) кто-то из нас заметил, что медная крышечка печного душника сидит не так, как всегда, а – покривившись, что было весьма подозрительно. Подставили стул, и двоюродный брат (он был выше остальных всех), дотянувшись до душника, стал эту крышечку поворачивать, поправляя, – и тут она упала. А мы увидели, что в дымоходе что-то лежит, какие-то бумаги. Их немедленно вытащили и стали рассматривать. Это были листы, сложенные треугольниками. Много треугольников, которые мы тут же и распотрошили. Похоже на письма-конверты. Посыпались какие-то сушеные цветочки, листики…Адресованы какой-то Людмиле М-й. Совсем неинтересно, и письма, кое-как сбитые в комок, отправились за сундук – на свое место их вернуть было уже невозможно.

А вот открытка, которую мы обнаружили среди писем, понравилась всем. Яркая, с голубыми колокольчиками, алыми маками и белыми ромашками, она была тут же разыграна по справедливости и досталась моему шестилетнему братику. Он не смог сдержать радости обладания обретенным сокровищем и показал открытку папе. То, что папа прочитал на обороте, должно быть, потрясло его до глубины души, потому что он переменился в лице. Еще бы! Это было послание из 1944 года, и не просто послание – объяснение в любви его жене от некоего И.Ю.! Пришлось нам рассказывать и показывать, где мы это нашли, куда дели. Папа достал из-за сундука скомканные письма, бережно расправил каждое, сложил треугольниками. Собрав все, отнес маме. Они закрылись в комнате и долго-долго о чем-то тихо разговаривали. Мама плакала. Никто ничего объяснять нам не стал. Мы и сами поняли, что поступили некрасиво, заставили страдать маму, огорчили папу, которых очень любили. Но в детстве все очень быстро забывается. И всего через неделю об этой грустной истории никто уже не вспоминал.

Прошли годы. Я выросла, повзрослела, встретила свою любовь. Мой избранник учился в военном училище далеко от Ростова. Мы переписывались. Все его письма – от первого до последнего – были спрятаны в ящике письменного стола. Конечно, мамочка, моя лучшая подруга, о них знала и видела, как я ими дорожу и страдаю, если очередного письма нет слишком долго. И вот однажды, когда молчание затянулось на месяц, и я тихонько плакала, перебирая фотографии и перечитывая предыдущие послания, мама, утешая меня, сказала:

- Не плачь, письмо тебе придет обязательно! Сейчас ведь не война. Но как все повторяется…

- Что повторяется?

- Вот эти письма, их ожидание, волнение, когда их нет. У меня тоже все это было, но тогда было другое время, и, если письма долго не приходили, это означало самое страшное.

- И с кем ты переписывалась, мамочка? Расскажи!

Мы были одни в комнате. Был тихий майский вечер. Только что закончился благодатный дождь, и в открытое окно веяло ароматом сирени. Как неожиданно рано в этом году она раскрылась! 10 мая – а такое буйное цветение! Я умоляюще смотрела на маму. Она глубоко задумалась, и молчала так долго, что я уже потеряла надежду услышать ее историю. Историю ее любви. Но воспоминания нахлынули на нее с такой силой и вызвали такие чувства и переживания, что она не смогла их сдержать.

Мамин рассказ потряс меня до самой глубины души.

Когда началась война, моей маме было 19 лет. Война пришлась на пору расцвета ее молодости. Где-то гремели бои, и горе, страдания, голод были в каждом доме, да и город, где она жила, часто бомбили из-за новой плотины, но – «весна не знает осени печальной». Жизнь-то продолжалась, а молодость - всегда молодость! По воскресеньям в Клубе водников устраивались вечера танцев. И мама, и ее подружки на танцы бегали, это была единственная радость, свет в черном мраке окружавшего их горя.

И вот однажды, когда их веселая стайка ожидала очередной фокстрот, в зал вошел он. Темноволосый, синеглазый красавец-лейтенант – высокий, стройный, подтянутый. «Господи, если ты есть, пусть он меня пригласит!» И чудо произошло. Он подошел. Слегка склонил голову, и, как сквозь сон, она услышала: «Позвольте пригласить Вас на тур вальса». В ответ от волнения только смогла кивнуть. Заезженный патефон, хрипловатый звук пластинки – они ничего этого не замечали. Они плыли вдвоем по прекрасному, дивному голубому Дунаю, одни, и никого, ничего вокруг не было…Война, зима, снег – все осталось за пределом сознания! И вдруг – вой самолета, налет! «Давайте выйдем, - сказал он, - на улице не так опасно». И они, как были, без пальто, держась за руки, выбежали на крыльцо. Грохот орудий, разрывы снарядов, все небо в сполохах, земля дрожит – и это – смерть! В порыве страха она прижалась к нему, а он ее обнял, как будто закрывая от всего этого ужаса – и начал целовать, а она думала – пусть бомбежка, пусть смерть, вот сейчас, потому что большего блаженства, большего счастья, чем в этот миг, никогда уже не будет…Потом все стихло. От пережитых чувств они долго не могли заговорить. Только смотрели друг другу в глаза, и в глазах было все.

- Простите меня. Не сдержался. Я ведь даже не знаю, как Вас зовут. Но я подумал – если мне суждено погибнуть сейчас, то я уйду вот так, благословляя эту минуту!

- Меня зовут Людмила.

- А я – Иван.

Музыка в зале вновь заиграла, но Люда уже не хотела танцевать. Не могла! И было уже очень поздно. Иван проводил ее домой. Они шли, не замечая холода, под звездным-звездным небом, и их не покидало ощущение, что они знают друг друга очень, очень давно. Всегда знали. Но – остались на «Вы». Расстались так, как будто завтра вновь увидятся. По крайней мере, Люда именно так и думала. Но ни утром, ни днем, ни вечером Иван не появился. Через неделю она получила от него письмо. Как оказалось, он той же ночью отправился на фронт, и ничего не сказал ей потому, что он не хотел огорчать. Умолял простить его и ответить. «Наша встреча оставила неизгладимый след в моей душе. Не подумайте, Люда, что Вы – лишь эпизод в моей жизни. Я почти физически ощущаю, что мы прочно связаны, и надеюсь - то же самое чувствуете и Вы…». Она верила каждому слову, радовалась каждому слову, знала наизусть каждое слово этого первого письма. Разумеется, она ответила. Началась переписка, которая им обоим приносила огромное счастье. Постепенно они перешли на «ты», объяснились в любви, стали жить ожиданием писем и надежной на встречу.

 Наступило лето 1944 года, война уходила на Запад, и Люде казалось, что она вот-вот закончится. Но в письмах Ивана, прежде таких бодрых, оптимистичных, появилась какая-то грусть… Однажды он написал, что хочет перевести на нее свой продовольственный аттестат – «в случае…». Она возмущенно отказалась. Сама мысль, что ее светлое, огромное, чистое чувство может быть каким-то образом связано с какой-то выгодой, ей претила. А потом письма прекратились. Их не было до сентября. Она перестала спать. Боялась подходить к почтовому ящику. Боялась почтальона. Придя с работы, боялась увидеть страшный конверт. И вот письма пришли - сразу два. Как всегда – треугольники, но на одном – почерк Ивана, а на другом – незнакомый. Сердце сразу защемило. Дрожащими руками открыла письмо от любимого.

«Дорогая моя, если ты получишь это письмо, значит, меня нет». Строчки поплыли перед глазами, сердце гулко застучало, и все потемнело – «свет померк». Когда пришла в себя, оказалось, что она лежит на полу. Нестерпимо болела голова. Рук, ног, сердца – ничего не было. «Неправда! Это все неправда! Он жив!». Но весь ужас как раз был в том, что строчки письма несли жуткую правду. Она с трудом нашла силы дочитать его. «Дорогая, я пишу тебе перед боем. Надо мною небо – синее, вечное, таким оно будет и после моей смерти. Я сижу в окопе, и перед моими глазами трава, живые цветы – они будут живы, а я нет! Они вырастут потом, даже если сейчас их выжжет огнем – а меня не будет никогда! Я посылаю тебе эти цветы, травинку, что качалась перед моими глазами… Я люблю тебя, люблю, и всегда буду с тобой – в траве, в цветах... Любимая! Последнее мое желание, последняя моя просьба: будь счастлива! Живи полной жизнью! Единственное, что меня утешает – я отдал свою жизнь за тебя! Твой навсегда».

Второе письмо было от друга Ивана. Друг подробно описывал его гибель. Утешал – Иван погиб, как герой. Предлагал переписываться. Она другу Ивана ответила – попросила, чтобы он забыл ее адрес.

Война закончилась. Надо было жить дальше. Очень долго Люде ни с кем не хотелось ни знакомиться, ни встречаться. Время, конечно, залечивает раны, но надо, чтобы это время прошло. И вот – 1947 год. Она – студентка пединститута. Живет в общежитии, в кругу веселых подружек, которые все – моложе ее. У них – свои интересы. Танцы в том числе.

- Люся, ты что, в монашки записалась? И Новому году не рада? Пойдем в «Семинарку», там духовой оркестр сегодня играть будет!

Уговорили. Принесли красивое платье, из трофейных, помогли сделать прическу…И вот она – в зале, где музыка, веселье, танцы, елка. Как давно не танцевала – но, кажется, не разучилась. И нет отбоя от кавалеров – фокстроты, танго, вальсы. Устала. А народ все прибывает! Кто это там в дверях? И тут Люду как током ударило! В зал вошел молодой человек – среднего роста, но очень стройный, темноволосый, синеглазый, очень красивый – и немыслимо похож на Ивана!

Оркестр заиграл вальс. Голубой Дунай. Она неотрывно смотрела на незнакомца. И не удивилась, что он тоже ее заметил. Подошел, и, склонив голову, пригласил на вальс. Голос у него был приятный, как будто она уже слышала его когда-то. Танцует не очень хорошо, но все равно – лучше многих. Она станцевали только один раз, но Люда этот танец запомнила – и неудивительно! Ночью она долго не могла заснуть. Вспоминала Ивана, но уже не плакала. Может быть, судьба еще пошлет ей счастье…

И счастье действительно пришло, его принес тот незнакомец, в котором она искала и находила сходство с Иваном. Даже имя его начиналось на букву «И».

- Так это был папа?!

- Да.

- А письма Ивана? Ты их сохранила? Дашь почитать?

- Письма Ивана я никогда никому не показывала.

- Даже папе?

- Даже ему.

- И где они теперь?

- Так вы же их нашли, изорвали и спрятали за сундук!

- И папа их не читал?

- Нет. Ваш папа – очень благородный человек. Он прочитал только то, что было написано на открытке, а все письма отдал, не читая. Мы тогда долго разговаривали…Он все понял.

- Не обиделся? Не ругал тебя? Я помню, ты плакала.

- Не из-за папы. Он очень обиделся. Но не из-за того, что я раньше обо всем ему не рассказала, а на мое к нему недоверие. «Как ты могла подумать, что я, сам переживший войну, знающий, что такое – фронт, бой, смерть – стал бы ревновать тебя к святой памяти погибшего человека!». Просил сохранить письма Ивана.

- А ты?

- Я их на следующий же день сожгла. Раньше надо было это сделать. Хотя…

И мама замолчала. О чем она думала? Что вспоминала?

С тех пор прошло много-много лет. Давно уже нет на земле мамы и папы, да и моя собственная молодость уже за далекими, далекими горами.

А историю эту я вспомнила совершенно случайно, увидев в руках моего сына веселую, яркую открытку – синие колокольчики, белые ромашки, алые маки…

Елена Крестьянинова