Лалин Николай Павлович: из воспоминаний о войне

К 70-летию Победы в Великой Отечественной войне

Лалин Николай Павлович, 1960-е гг. // Из семейного альбома Лидии Николаевны Лалиной (дочери)

Сегодня мы хотим предложить вашему вниманию не совсем обычный рассказ. В нем не так много героического, но за словами рассказчика, Лалина Николая Павловича, ростовца, жителя поселка Поречье-Рыбное, предстает реальность нелегкой участи советских военнопленных. Николай Павлович родился в Поречье-Рыбном 12 апреля 1923 г.

- Призвали меня из Поречья в 1941 г. – 17 сентября. На фронт пошел добровольно. Нас было 4 человека. Посчитали как добровольцев. – Пишите заявление. Вам будет хорошо, родителям тоже неплохо. Попал в 5 корпус, воздушно-десантную бригаду. 7 воздушно-десантный батальон. Командиров я сейчас не помню. Были изменения. Учились в учебке, в Саратовском Поволжье, г. Энгельс. Звание мое: рядовой, стрелок.

Когда немец подходил к Москве, нас подтянули по тревоге к городу. Когда от Москвы наши тронулись, – мы не понадобились. Войск было много: - Моряки, Сибирские дивизии. Нас сосредоточили рядом со штабом армии, развели по квартирам. Был приказ: - Пока по своей специальности будете работать. Но через неделю нас посадили на самолет и бросили в тыл к немцу. Когда шло наступление под Москвой, армия генерала Белова гнала противника, а затем попала в окружение. Его окружили в Брянских, Смоленских лесах. Нас десантировали к нему. Для расширения кольца. После того, как мы там “поработали” пришел приказ Сталина: - Выйти из окружения. Немецкие силы в начале 1942 г. были брошены на юг, на Сталинград, а у Москвы немец оставил только оборону.
Выходили, значит, мы из окружения. Шли и шли. Нам, конечно, подбрасывали самолетами провизию. Рядом были партизаны, да и мы были по сути такими же партизанами. Такую же роль играли. Выходили с боями. Немец находится на опушке леса, а мы в центре леса. Друг друга слышим, как кто разговаривает. Леса там глухие, самолет летает, ничего не видит. Как ночью там в лесах-то. Только курить нельзя было, варить нельзя было, а жрать хотелось. Идем и идем, а там болота, мы все сырые, мокрые. Пришлось переходить линию фронта – немецкую, а потом и свою перешли. Там нас уже ждали. Машины стояли, нас накормили. На нас одни “голенлухи”[1] были. Наша часть стояла в Раменске. Она не полностью была заброшена в тыл. Только половина. Нам добираться надо было в Раменск, а нас задержала милиция. Мы, когда шли, жрали мясо сырое, все в крови, в “голендужах”. Потом милиция дозвонилась до нашей части и получила приказ немедленно доставить нас в часть. Они нас переправляли через Московское метро. А в метро с оружием не пускают. Что делать? Но нас немного было – человек 70 примерно, кто вышел. Остальные: - Кто погиб, кто взорвался, кто в плен попал. Доставили нас до Раменска, приехали в свою часть. Все вшивые, рваные. В метро, когда ехали, из вагонов все выскакивают – от нас вонь одна. В части нас помыли, откормили. За нами никто не смотрел, вольно ходили. Примерно через неделю, приходят и говорят: - Собирайся домой. Я спрашиваю: - Как домой? – Разгар войны! Мне отвечают: - Дали тебе отпуск. Вот тебе документы, на сколько суток, сухой паек, где должен какие продукты получить – езжай домой. Это было в 1942 г.

Глебов А.Н. читал мои документы. Когда приехал домой, гулял вместе с ним 15 суток. Собирали вечер. Девчонки были: - Шура Сорошкина, Нюшка Сорошкина, Зина Вологина, Сухарева Фая. Мы собирали вечер у Белинского. И затем я должен был отправляться обратно. Потом мне приносит отец, собрал передачу для сына, который служил со мной. Четверо нас в одной части было: - Абакумов Леня, Колька Стыров, Леша Сухарев и я. Вот мы и попали в воздушно-десантную бригаду. И все были заброшены в тыл к немцам. Из дома меня провожали Антонин Глебов и девчонки. Провожали в Деболовске. Второй раз я поехал на фронт.

 Приезжаю в Раменск – там, вообще, наша часть одна стояла. Но рядом были летние лагеря, госпиталь нашей части. Там помню, встретил в госпитале Женю Мельникову. Но это было до отпуска. Я побегал туда-сюда: - Все разбито, никого. Думаю, что мне делать? Вышел на трассу. Стоит колонна: танки, машины в полной боевой готовности. Я подошел, спросил: - Лешу Сухарева Вы знаете? – Знаем. – А где он? – Боеприпасы получает. – Где? – Иди туда-то. – Его встретил, успел передать посылку из дома. Еще с ним немножко выпили. Я его спрашиваю: - Где наши? Хоть часть то одна. – Что говорить в 17 лет мы как телята. Пришел на месторасположение своего батальона – там никого. Изменилась часть-то. Подошел к стоящим на дороге командирам. Докладываю: - Прибыл такой-то, с отпуска, солдат. Ночь. Затем кричат: - Раздать НЗ! Набивать патронами карманы. Пошел вместе со всеми. И послали нас под Сталинград. Леша Сухарев и я. Только в разные подразделения.

Было это в августе 1942 г. Я попал севернее Сталинграда, г. Калач на Дону, 9 запасной стрелковый полк, а Сухарев Леша где-то рядом был. Помню, делали переправу через Дон. Навели мост. Наступали. Немец силы наши на другой берег пропустил и самолетами все разбомбил в одни щепки. Мы остались на берегу. Бомбят. А ночью немец бросил на нас свой танковый десант. И мы, кто как, кто плавать умел, кто нет, перебрались обратно на наш берег.

Всех, кто остался в живых после той переправы и меня, в том числе зачислили в 149 стрелковый полк, 2 гвардейской дивизии. Так в этой дивизии и провоевал до лета 1943 г. Я был стрелок, связной батальона.

Помню, наш батальон подняли на восходе солнца. Куда идем, куда ведут? Не знаем. Подвели на позиции. Степь, сопки. Немцы на верху, а мы у них как на ладони. Не окопаться. Бежит командир, кричит: - Сейчас пойдем в наступление. Артподготовки не было. Потом кричат: - Встать! – Пошел! Пошли в атаку. Там, у немцев, между сопками было сделано что-то наподобие ворот. У немцев оборона была сильная. Они там за 2 года много чего нарыли. Когда мы влетели туда, эти ворота оказались для нас настоящей ловушкой. Немцы начали уничтожать нас перекрестным огнем. Из нашего подразделения остались в живых лишь я и еще один человек. Как его звали, я уже не помню, да и в то время и не спрашивали. – Свою фамилию забудешь после такого боя. Рядом река и село Калиновка. Я товарищу говорю: - Давай подождем, ночью выйдем к нашим. Он мне: - Нас всего двое, посчитают за предателей. А село рядом. Там, слышим: – немцы разговаривают. В селе машины немецкие стоят, танки. Куда нам деваться? Выбежали на трассу и бегом к передовой линии. А передовая ведь сначала немецкая, а уже потом наша. Немцы нам начали стрелять из пулемета. Меня ранило в ногу. Тот боец, не знаю, убежал или нет. Только помню, я лежал и кричал ему: - Беги змейкой!

Через некоторое время рядом со мной остановился немецкий бронетранспортер. Так я попал в плен. Издевались после Сталинграда немцы над нашим братом-солдатом здорово. Попинали, руки, и ноги мне связали, бросили в машину как мешок. Ранение было не очень опасным. Пуля прошла через мышцы, но кость не задела. Загнали нас в лагерь в степи. Огорожен он был колючей проволокой. Еды не давали, пить не давали. Наших бойцов много было. На каждом метре часовой, собаки. Держали нас в этом лагере 5 суток.

Рано поутру весь лагерь был поднят на ноги. Нас выстроили в колонну и погнали по шоссе на запад. Гонят и гонят! Люди ослабнут, валятся на шоссе, их расстреливают! Упал солдат, – его расстреливают! Потом налетел наш самолет и начал строчить, чтобы мы могли разбежаться. Я побежал, но меня за ногу схватила собака. Крепко схватила и сейчас клыки еще видно. Дальше бы рвался, – клок мяса выдернула бы. Часть людей смогла убежать. Убежал бы и я, если не эта собака. Так и держала меня мертвой хваткой весь обстрел. А была на поводке у конвойного немца. Он прятался у кювета, когда наш самолет летал, а собака никаких пуль не боялась. Трое суток гнали, жрать и пить не давали. Когда проходили через села, некоторые бабушки кинут нам кусок хлеба в колонну. Наши голодные, за ним в драку. Немцы эту кучу расстреливают! Даже и бабушек расстреливали, тех, кто хлеб, или картошину какую нам кидал. По дороге в пруд или речку загонят попить. Солдат не евши-то нахлебается грязной воды, так и остается на воде, не встать: - Расстреливают! – Чувствую, мне что-то плохо. Хуже и хуже, сейчас я должен упасть. Но ведь понимаешь: - Если  упадешь, тут же расстреляют!  И что мне в голову стукнуло: - Думаю, иди к морякам, они донесут, не оставят. – Помню, как я к ним подбежал из последних сил, ухватился, а дальше не помню, потерял сознание. Потом смутно все-таки припомнил, как подлетели двое немцев, хотели меня расстрелять. Но моряки спасли. Говорят: - Фриц, не трогай! Четверо моряков меня несли. Уже потом, мне рассказали ребята, как меня они тащили. Не помню, как положили, куда принесли.  Очнулся я ночью. Думаю: - Где я нахожусь? Тишина, темно. Я вставать. – Мне кричат: - Не вставай! – Тебя расстреляют! Лежали в оцеплении. “На отдыхе”. Когда я пришел в себя, вижу: вещмешок у меня положен под голову. Мне ребята говорят: - Так тебя положили моряки. А есть то нечего. В мешке этом остались только крошки, от сухого пайка, пшена, хлеба. Ребята мне  насыпали и сами ушли.

Затем нас перегнали в г. Кривой Рог. Там был настоящий лагерь. Стали гонять нас на работу в карьер. По 10-15 человек отряды. И все под стволом автомата. Озорничали над нами сильно. Причем в охране лагеря были - Финны. Так вот они – издевались хуже немцев. Палкой по ногам, по рукам, лупят тебя как скотину.  И что-то мне втемяшило в голову: - Бежать надо! Заметил я, что каждый старший над бригадой военнопленных, они тоже были из наших, носит на руке что-то вроде повязки. Сделал себе такую повязку и я. Рядом с карьером, где мы работали, протекала речка. Я раза два сходил туда за водичкой, как старший вроде, над бригадой, смотрел место для побега.  Но кто-то из оцепления все же догадался, почему я туда хожу. Подстерег меня этот финн и когда я поднимался от реки, он решил меня прикончить: - Поднял над головой кирку, размахнулся, но в этот миг березовая ручка от кирки у него сломалась. – Избавил бог от смерти. Я от него бегом, он за мной. Ребята кричат: - Беги! Он сейчас тебя все равно расстреляет! Избили здорово. Пришлось встать и киркой работать.  Было это в 1943 г.

К концу войны нас перевезли в лагерь в самой Германии. В Саксонию, под г. Дрезден. Привезли в лагерь, загнали в бараки. Меня сунули на нары. Я был чуть живой, температура. Ни есть, ни пить не мог. Ночь. Ребята уснули. Слышу, подполз ко мне какой-то старичок. Спрашивает: - Откуда ты? Отвечаю: - С Ярославской области, Ростовского района, из Поречья… - А я, - говорит: – С Урала, казак. Звали его Любин Николай. Было ему уже под пятьдесят. Он мне принес водички и кусочек хлеба от своей доли. Кормили в лагере ужасно. Дадут тебе миску баланды, да еще половником по затылку добавки. Так кормили. А он мне от своей доли принесет кусок. - Подкармливал. И я почувствовал в себе немного силенки.

Он работал на предприятии. – Чугунно-литейное, дюрале-литейное производство. Три завода там работали и нас гоняли туда. Когда я чуть оклемался, меня поставили в цех. Стали испытывать, как я буду работать. Привели меня на конвейер, по которому шли металлические детали. Я должен был на деталях с браком ставить крестик. А я наставил на всех. За это избили, а потом и старика и меня в вагон. Куда везут? Не знаем. Я в вагоне лежу чуть живой. Старичок этот опять за мной ухаживал. Ходил за мной как за сыном. Я его так и назвал – Отец. Он нам и домой писал после войны: - Я вашему сыну – Отец. Не мог я ему написать потом ответ, не мог: - Руки ноги у меня после войны еще несколько лет тряслись.

В вагоне, кроме нас везли еще много военнопленных. Ребята надумали бежать. Выломали из днища вагона половицу и начали прыгать под откос. А мне куда? – Я чуть жив. Старик меня не бросил, остался со мной. Не знаю, сбежавшие, остались ли живы? А нас везут и везут дальше на запад. Прибыли на место. Немцы открывают вагон: - Нет никого. – Только я со старичком и еще один ослабший парнишка. Он у дверей лежал, хотел что-то доказать. Его, из-за побега ребят, тут же расстреляли. Попали мы в другой лагерь “Дахау” - лагерь смерти. Вышвырнули нас из вагонов, видим: - Три печки-крематория дымят. Людей из вагонов, слабых, изможденных, стали перегонять в крематорий. В эти колонны бросили и нас. Вдруг, бежит из комендатуры немец. На ломанном русском языке кричит: - 30 человек нам нужны на работы. Но только те, кто с Украины. Слышу только, кричат: - Я доброволец! – Я староста! – Я полицай! Я старику говорю: - Давай и мы с тобой тоже вызовемся. Он мне шепчет: - Что ты, Колька, я же с Урала, мы русские, а тут кричат одних хохлов. – Кричи, говорю, ведь ведут в крематорий. Он кричит: - Ростов-Дон, станица Баклановка! – Такой-то. Сидоров например. Его взяли. Теперь я кричу: - Ростов-Дон, станица Романовка, такой-то. Я назвался – Николай Василич Соколов. Взяли и меня.

Гоняли нас на работы в последний год войны по-зверски. Издевались как хотели. Я по началу не работал, больной был, но потом оклемался. Там все же на сельхоз. работах хлеба кусок давали. Жили мы в бараках. Помню нары в два этажа. Стужа была зимой 1945 г. Отец работал – чурки колол для машин. Перевели к нему и меня. Машины у немцев были на дровах. Бензина не было. Гоняли нас на работу в лесу. У них там, конечно, не как у нас, бревна на пузе не таскают. У них лебедки, трактор, прицеп. Все сделано по уму. Грузили длинные бревна. Мне доверили управлять лебедкой. Помню, в самом конце войны, мы работали на одном хуторе. Был там один голландец, русский язык знал хорошо. Видно чувствовал, что война скоро кончится, поэтому относился к нам хорошо. Как-то подзывает он меня к себе, говорит: - Николайс, сходи на хутор за хлебом. Я отвечаю: - Как я пойду? – Вы меня тут же в хуторе и расстреляете, да и кто мне даст? – Нет, Николайс, мы тебя убивать не будем, Гут, Гут. В Германии была карточная система, с едой плохо. Я говорю: - Ладно, схожу. Научили меня как сказать. – Придешь к дому, скажешь: - “Пани, битте ессен брод”. Она: Гут, гут. Берет ковригу, отрезает и половину дает мне. Идешь к другому дому. И так обходишь хутор. Несешь им. Они  покушают и нам со стариком по куску хлеба дадут. Чем ближе конец войны, тем лучше к нам относились. Даже газеты стали давать читать: – Николайс, скоро домой поедешь. – Война капут! А я думаю, как мне домой? Ведь Сталин сказал: - У нас пленных нет. Думаю: Из одного лагеря попадешь в другой. Многие солдаты из-за опасения попасть в наши Сибирские лагеря после немецкого плена остались и в Германии и в Голландии, и даже в США потом попали.

В апреле 1945 г. нас освободили американские войска. Отец мне говорит: - Будь что будет, Николай, поедем к нашим. От Голландской границы пробирались мы с ним на восток. Где американцы подвезут, где англичане, а где пешком. Добрались до своих. У какого города не помню, располагался Особый отдел. Он пропускал через себя целые колонны наших бывших советских военнопленных из самых разных лагерей. Все они очень боялись Особистов из-за установки Сталина. Настала, наконец и наша очередь. Сначала допросили Отца, потом меня. Задавали вопросы: - Как попал в плен? – В каких лагерях был? – Проверим. – Расскажи, почему жил под чужим именем? Я ответил: - Я сделал это для того чтобы не попасть в крематорий. После такого ответа спрашивать меня больше не стали. Затем Отец выходит и говорит: - Меня, Николай, отправляют домой, а тебя зачислили в армию. Простились мы с ним и он уехал.

Так, в мае 1945 г. попал я снова служить, в авиационную часть. В 30 отдельную техническую роту в г. Гайнау в Германии. В армии к бывшим военнопленным относились плохо. Как к людям второго сорта. И отслужил я еще три года. Сменил еще две части: С января 1946 г. по июнь 1947 г. был в 34 БАО - батальоне авиационного обслуживания. А с июля 1947 г. по 20 февраля 1948 г. – в 256 БАО. Только в марте 1948 г. вернулся домой в Поречье.

---

Записал Морозов А.Г.

[1] “Голендухи” – военная форма, за время боев и выхода из окружения, превратившаяся в настоящую рвань.